04.02.2011 в 17:19
Автор номер 3 (наверное, он сбился со счета Оо" ), 1,274 слова
читать дальше
Хотелось бы начать с последней точки и время повернуть назад, - пусть сделает еще один круг, неужели ему жалко? - прожить жизнь, по-другому, вероятно. Но это все низкочастотные желания слабаков – возвращаться в прошлое и пытаться все исправлять, нет. Не бывает жизни без ошибок, ибо каждый человек в этом мире обязан уже самим своим существованием оплошности одной юной девы, поддавшейся искушению. Никогда и ни о чем не жалеть, никогда и ни о ком. Даже когда близкие уходят от нас, мы должны… И фраза обрывается.
А что мы должны? Что мы должны делать, когда лишаемся любимых, без права увидеть их вновь рядом с собой? Что же делать, как поступать в такой ситуации? Как же не сожалеть, не рвать на голове волосы, сходя с ума от понимания: а вот здесь мог бы улыбнуться искреннее, здесь – смолчать эту тучу обидных слов, а тут – просто остаться рядом, а не сбежать сломя голову, стараясь вылезти из кожи вон, дабы пополнить список своих побед, которым всегда дорожишь многим больше, чем близкими, разве нет? В этом признаться слишком трудно, но это так. На близких никогда времени не остается – каждый новый день дарит нам тысячу причин на это.
Мой милый брат, прошу, прости меня за все: за каждую мелкую пакость, грубое слово и стальное невнимание, что режет по сердцу сильнее ножа. В отличие от меня ты всегда понимал, что на душе творится, и, как мог, старался помочь и поддержать, а я, глупец, видел в этом лишь издевки и злился. Но ведь ты просто не умел по-другому – я лишь теперь понял это. Ты был всегда рядом, всегда находил для меня время, а мне такой подвиг был не по силам, - я каждый божий день зашивался, с головой уходил в работу и не видел грусти, усталости и сострадания в твоих глазах.
Ты был для меня единственным верным другом, а мой змеиный язык еще смел поворачиваться и говорить, что я одинок. Ужасные, ужасные слова!.. Что же. Теперь я и в самом деле полностью предоставлен сам себе, и нет рядом крепкого плеча, на которое можно было бы опереться в любую минуту.
Теперь по ночам я часто вижу во сне, до последней минуты раскрашенные дни нашей жизни, и мне, как не удивительно, против мук совести, удается вспоминать слишком много хорошего: твои спонтанные визиты и выбитые с ноги парадные белые двери, к примеру. Только ты из нас двоих позволял себе эти объятия – сначала грубые, шуточные, дразнящие, а со временем - более долгие и нежные, такие теплые и приятные. Ты – безликий шут, комедиант! Сколько было примерено тобою масок? За которой из них скрывается твое настоящее лицо? И какие слезы были искренними: те, в прокуренном баре, где в полумраке стояли гомон, шум и копошение, или другие, что вдруг побежали по твоим мраморно-бледным щекам, когда ты с чего-то решил взяться за детские сказки?..
Я люблю тебя. Так, как никому и никогда не дано любить моего Гилберта, но, скорее всего, мои чувства и рядом не стояли с тем вихрем горячих, обжигающих эмоций, что охватывали тебя, стоило мне появиться рядом. На правах старшего брата ты от чего-то начинаешь ребячиться, забираешься ко мне на колени, деловито ерзаешь, устраиваясь поудобнее, и, с шутливым укором, говоришь, что я должен тебя слушаться и не перечить, а на деле – так всего-то и терпеть пьяные выходки. Но ты не пьян, хотя и привычно бледные щеки горят, и глаза блестят, словно у больного, - но и дыхание ровное, глубокое, спокойное, и ведешь ты себя мирно, не буянишь. Просто хочется отдохнуть рядом со мной? Я понимаю… Тебе часто не хватает меня, прости.
Тебе никогда меня не хватало, а я пришел к этому выводу слишком поздно.
Но и я скучал по тебе, хотя начинал ругаться сразу же по твоему приходу. А ведь так хотелось сказать, вместо всей этой озлобленной тирады, что без приглашения, вообще-то, даже братья не заваливаются, что ты мне нужен, нужен, как никогда, и я безумно счастлив твоему появлению. А ты словно бы и без слов все понимал, мой Гилберт… Нет в мире ценнее сокровища, чем едва заметная тень улыбки на тонких, сухих губах, чем этот свет умиротворения и доброты, что от тебя исходит; ты делишься им со мной, - нет, отдаешь без остатка! – просто обняв со спины и устроив голову с острым подбородком на моем плече.
Таким простым ритуалом ты отдавал мне всю свою силу, свою энергию жизни, делился верой и любовью. Когда я чувствовал тот жар, что исходил от твоего тела, мне на секунду казалось, словно бы на мое плечо опустилось крохотное солнышко, и я разворачивался, нежно целовал его в лоб, легко откинув жесткие белые волосы назад. И ты понимал, что я хочу сказать, но какой-то глупый внутренний блок «настоящего мужчины» не позволяет мне сделать этого. Ты чуть прикрывал алые глаза, едва улыбался одними уголками губ и произносил то самое страшное и запретное для моей непонятной и неуместной гордости: «Я тоже люблю тебя, Запад».
И в качестве подтверждения я получал невесомый поцелуй в щеку, сопровождаемый твоим горячим выдохом. Ведь ты прекрасно знал мою недоверчивость – все только через прямые доказательства, но только это не тот случай. Я беспрекословно верю тебе, верю в искренность твоих чувств, ведь этот усталый, добрый взгляд преданного пса – только для меня. Такой теплый…
Любовь настоящая, бескорыстная, связывает наши души красной нитью, что, на вид, не крепче шерсти, но на деле столь крепка, что даже смертоносные ножницы мойр не в силах ее оборвать. Полное духовное слияние, что носит имя близость.
Я моментально чувствовал твое настроение, разгадывал твои размышления, которые ты даже еще не произносил вслух, я… действительно тебя понимал. Единственный из них всех. А ты в свою очередь связывал воедино наши сердца: ни одно мое чувство не могло остаться для тебя незамеченным, и только ты, без пустых слов сострадания, был способен единственным объятием и монотонными поглаживаниями по голове забрать всю мою боль себе, отогнать все страхи – ведь сама тьма боится сумрака твоей души.
Так и выходило, что я «отвечал» за наше ментальное единение, а ты – за духовную близость.
Ерунда. Мы любим друг друга, но нам не нужен секс, что столь удачно сближает влюбленных людей до предела. Но мы не люди – причина вторая, первая же кроется в том, что наше чистое родство душ и разума, которое и зовется любовью, осквернить этим грязным проступком просто кощунственно. Наши чувства выше этого, ни один из нас и представить себе не смог бы столь постыдные плотские игрища. Тела наши даны для того, чтобы мы защищали друг друга, только и всего. И ведь именно их можно принести в жертву во имя жизни кого-то из нас, а жертва всегда должна быть священна, чиста, непорочна, - богам не понравится, если от нее будет нести скверной.
Я не сумел тебе помочь, не смог спасти. В этот раз все обернулось совсем худо, и я до сих пор не могу поверить, что ты взял на себя всю нашу вину, позволил полностью себя уничтожить. У меня нет иного выбора – я подписываю эту сухую белую бумажку, приговаривающую тебя к неминуемой гибели, а на сердце такая горечь, что и словами передать нельзя. Будто бы нечто жгучее и пещеристое сжимает нутро, мешая толком дышать… Я предаю тебя, предаю сознательно; но ведь ты сам так просил меня об этом, страстно желаю спасти мою шкуру.
И последнее, что я вижу, - твоя узкая спина, стянутая грязным, перепачканным в земле и запекшейся крови некогда темно-синим кителем, твоя рука в серых, пропитавшихся алым, бинтах над головой, пальцами показывающая «викторию». Я слышу твой хриплый, фальшивый, задушенный презрением ко всем, возможно, даже ко мне, смех, тяжелый вздох от чего-то печального Брагинского, уводящего тебя прочь, и удаляющийся звук топота двух пар ног в тяжелых сапогах по коридору.
Я не слышу короткого выстрела, не слышу, как чье-то тело обрушивается на пол, - я слышу только шум крови в своей голове, звон отскочившей от кафеля гильзы и свой собственный голос, будто со стороны… Будто записанный на пленке магнитофона.
- Прощай.
URL комментариячитать дальше
Хотелось бы начать с последней точки и время повернуть назад, - пусть сделает еще один круг, неужели ему жалко? - прожить жизнь, по-другому, вероятно. Но это все низкочастотные желания слабаков – возвращаться в прошлое и пытаться все исправлять, нет. Не бывает жизни без ошибок, ибо каждый человек в этом мире обязан уже самим своим существованием оплошности одной юной девы, поддавшейся искушению. Никогда и ни о чем не жалеть, никогда и ни о ком. Даже когда близкие уходят от нас, мы должны… И фраза обрывается.
А что мы должны? Что мы должны делать, когда лишаемся любимых, без права увидеть их вновь рядом с собой? Что же делать, как поступать в такой ситуации? Как же не сожалеть, не рвать на голове волосы, сходя с ума от понимания: а вот здесь мог бы улыбнуться искреннее, здесь – смолчать эту тучу обидных слов, а тут – просто остаться рядом, а не сбежать сломя голову, стараясь вылезти из кожи вон, дабы пополнить список своих побед, которым всегда дорожишь многим больше, чем близкими, разве нет? В этом признаться слишком трудно, но это так. На близких никогда времени не остается – каждый новый день дарит нам тысячу причин на это.
Мой милый брат, прошу, прости меня за все: за каждую мелкую пакость, грубое слово и стальное невнимание, что режет по сердцу сильнее ножа. В отличие от меня ты всегда понимал, что на душе творится, и, как мог, старался помочь и поддержать, а я, глупец, видел в этом лишь издевки и злился. Но ведь ты просто не умел по-другому – я лишь теперь понял это. Ты был всегда рядом, всегда находил для меня время, а мне такой подвиг был не по силам, - я каждый божий день зашивался, с головой уходил в работу и не видел грусти, усталости и сострадания в твоих глазах.
Ты был для меня единственным верным другом, а мой змеиный язык еще смел поворачиваться и говорить, что я одинок. Ужасные, ужасные слова!.. Что же. Теперь я и в самом деле полностью предоставлен сам себе, и нет рядом крепкого плеча, на которое можно было бы опереться в любую минуту.
Теперь по ночам я часто вижу во сне, до последней минуты раскрашенные дни нашей жизни, и мне, как не удивительно, против мук совести, удается вспоминать слишком много хорошего: твои спонтанные визиты и выбитые с ноги парадные белые двери, к примеру. Только ты из нас двоих позволял себе эти объятия – сначала грубые, шуточные, дразнящие, а со временем - более долгие и нежные, такие теплые и приятные. Ты – безликий шут, комедиант! Сколько было примерено тобою масок? За которой из них скрывается твое настоящее лицо? И какие слезы были искренними: те, в прокуренном баре, где в полумраке стояли гомон, шум и копошение, или другие, что вдруг побежали по твоим мраморно-бледным щекам, когда ты с чего-то решил взяться за детские сказки?..
Я люблю тебя. Так, как никому и никогда не дано любить моего Гилберта, но, скорее всего, мои чувства и рядом не стояли с тем вихрем горячих, обжигающих эмоций, что охватывали тебя, стоило мне появиться рядом. На правах старшего брата ты от чего-то начинаешь ребячиться, забираешься ко мне на колени, деловито ерзаешь, устраиваясь поудобнее, и, с шутливым укором, говоришь, что я должен тебя слушаться и не перечить, а на деле – так всего-то и терпеть пьяные выходки. Но ты не пьян, хотя и привычно бледные щеки горят, и глаза блестят, словно у больного, - но и дыхание ровное, глубокое, спокойное, и ведешь ты себя мирно, не буянишь. Просто хочется отдохнуть рядом со мной? Я понимаю… Тебе часто не хватает меня, прости.
Тебе никогда меня не хватало, а я пришел к этому выводу слишком поздно.
Но и я скучал по тебе, хотя начинал ругаться сразу же по твоему приходу. А ведь так хотелось сказать, вместо всей этой озлобленной тирады, что без приглашения, вообще-то, даже братья не заваливаются, что ты мне нужен, нужен, как никогда, и я безумно счастлив твоему появлению. А ты словно бы и без слов все понимал, мой Гилберт… Нет в мире ценнее сокровища, чем едва заметная тень улыбки на тонких, сухих губах, чем этот свет умиротворения и доброты, что от тебя исходит; ты делишься им со мной, - нет, отдаешь без остатка! – просто обняв со спины и устроив голову с острым подбородком на моем плече.
Таким простым ритуалом ты отдавал мне всю свою силу, свою энергию жизни, делился верой и любовью. Когда я чувствовал тот жар, что исходил от твоего тела, мне на секунду казалось, словно бы на мое плечо опустилось крохотное солнышко, и я разворачивался, нежно целовал его в лоб, легко откинув жесткие белые волосы назад. И ты понимал, что я хочу сказать, но какой-то глупый внутренний блок «настоящего мужчины» не позволяет мне сделать этого. Ты чуть прикрывал алые глаза, едва улыбался одними уголками губ и произносил то самое страшное и запретное для моей непонятной и неуместной гордости: «Я тоже люблю тебя, Запад».
И в качестве подтверждения я получал невесомый поцелуй в щеку, сопровождаемый твоим горячим выдохом. Ведь ты прекрасно знал мою недоверчивость – все только через прямые доказательства, но только это не тот случай. Я беспрекословно верю тебе, верю в искренность твоих чувств, ведь этот усталый, добрый взгляд преданного пса – только для меня. Такой теплый…
Любовь настоящая, бескорыстная, связывает наши души красной нитью, что, на вид, не крепче шерсти, но на деле столь крепка, что даже смертоносные ножницы мойр не в силах ее оборвать. Полное духовное слияние, что носит имя близость.
Я моментально чувствовал твое настроение, разгадывал твои размышления, которые ты даже еще не произносил вслух, я… действительно тебя понимал. Единственный из них всех. А ты в свою очередь связывал воедино наши сердца: ни одно мое чувство не могло остаться для тебя незамеченным, и только ты, без пустых слов сострадания, был способен единственным объятием и монотонными поглаживаниями по голове забрать всю мою боль себе, отогнать все страхи – ведь сама тьма боится сумрака твоей души.
Так и выходило, что я «отвечал» за наше ментальное единение, а ты – за духовную близость.
Ерунда. Мы любим друг друга, но нам не нужен секс, что столь удачно сближает влюбленных людей до предела. Но мы не люди – причина вторая, первая же кроется в том, что наше чистое родство душ и разума, которое и зовется любовью, осквернить этим грязным проступком просто кощунственно. Наши чувства выше этого, ни один из нас и представить себе не смог бы столь постыдные плотские игрища. Тела наши даны для того, чтобы мы защищали друг друга, только и всего. И ведь именно их можно принести в жертву во имя жизни кого-то из нас, а жертва всегда должна быть священна, чиста, непорочна, - богам не понравится, если от нее будет нести скверной.
Я не сумел тебе помочь, не смог спасти. В этот раз все обернулось совсем худо, и я до сих пор не могу поверить, что ты взял на себя всю нашу вину, позволил полностью себя уничтожить. У меня нет иного выбора – я подписываю эту сухую белую бумажку, приговаривающую тебя к неминуемой гибели, а на сердце такая горечь, что и словами передать нельзя. Будто бы нечто жгучее и пещеристое сжимает нутро, мешая толком дышать… Я предаю тебя, предаю сознательно; но ведь ты сам так просил меня об этом, страстно желаю спасти мою шкуру.
И последнее, что я вижу, - твоя узкая спина, стянутая грязным, перепачканным в земле и запекшейся крови некогда темно-синим кителем, твоя рука в серых, пропитавшихся алым, бинтах над головой, пальцами показывающая «викторию». Я слышу твой хриплый, фальшивый, задушенный презрением ко всем, возможно, даже ко мне, смех, тяжелый вздох от чего-то печального Брагинского, уводящего тебя прочь, и удаляющийся звук топота двух пар ног в тяжелых сапогах по коридору.
Я не слышу короткого выстрела, не слышу, как чье-то тело обрушивается на пол, - я слышу только шум крови в своей голове, звон отскочившей от кафеля гильзы и свой собственный голос, будто со стороны… Будто записанный на пленке магнитофона.
- Прощай.